На полпути между нами и стеной, там, где дорога начинала петлять, ветер заносил пеплом пару невысоких домишек. Мы подъехали туда и увидели шлагбаум и сувенирную лавочку, в которой торговали инаки. Все они были в стлах и подпоясаны хордами. Мы ничего не стали о себе врать, но держались как туристы. Инаки с удовольствием продали нам самодельное мыло из вулканического пепла, однако сказали, что дальше проезд запрещён.
Позже, когда мы заехали в город за продуктами, я снова увидел инаков, открыто расхаживающих в стлах. На иерархов они не походили. Это было явно против канона — как и торговля в сувенирной лавке. Зато мы поняли, что отношение к инакам здесь куда лучше, чем, скажем, в Махще. Мне очень хотелось подойти к кому-нибудь из них и спросить про Ороло, но я рассудил, что они будут тут и завтра, а решение лучше принять утром, на свежую голову. В итоге меня всю ночь мучил бесконечный сон про руки-манипуляторы, так что никакого свежего решения не надумалось.
Я чувствовал себя разбитым и в продолжение почти всего завтрака молчал, пока мне не пришло на ум следующее:
— Предположим, нет никаких биологических Геометров — существ вроде нас, управляющих этими машинами. Что, если они давно вымерли, оставив корабли, действующие по автоматическим программам?
Никто не поддержал тему, кроме Самманна, который сразу встрепенулся — так ему понравилась моя мысль.
— Тем лучше для нас, — сказал он.
Я сперва растерялся, потом сообразил, что «для нас» значит «для ита».
— То есть мирская власть вас больше будет ценить?
На миг лицо Самманна окаменело, и я понял, что серьёзно его обидел.
— Может быть, мы думаем не только о своей ценности. Может быть, ита способны мечтать о чём-то ещё.
— Прости.
— Представь себе, какая увлекательная задача — взаимодействие с такой системой! — воскликнул Самманн. Я легко отделался — он был так увлечён новой мыслью, что забыл про оскорбление. — На самом нижнем уровне это будет полностью детерминистский синап. Однако выражать себя он будет только в неких действиях: перемещениях корабля, передаче сигналов и так далее. Наблюдаемых результатах.
— Мы называем их просто данными, но не важно, продолжай.
— Понять по этим данным, как работает синтаксическая программа, — задача сродни расшифровке. Возможно, нам придётся провести свой конвокс.
— И вы разрешите проблему Смысленности раз и навсегда, — сказал я наполовину всерьёз.
Самманн оторвал экстатический взгляд от неба и уставился на меня.
— Ты изучал ПС?
Я пожал плечами.
— Наверное, меньше твоего. Нам о ней говорили, когда рассказывали про историю раскола.
— Между последователями светителя Проца и приверженцами светителя Халикаарна.
— Да. Только немного нечестно называть одних последователями, а других приверженцами, если ты понимаешь, о чём я. Так или иначе, мы называем это расколом.
— Проциане были благожелательней к синтаксической точке зрения... или я должен сказать «фааниты»...
Самманн сбился, и я ему подсказал:
— Вспомни, мы говорили про Смысленность. Мы с тобой думаем о чём-то. Символы у нас в голове что-то означают. Вопрос в том, может ли синтаксический аппарат думать или просто обрабатывает цифры, лишённые смысла.
— Без всякого семантического наполнения, — сказал Самманн.
— Да. Так вот, Фаана была пе-эр синтаксической группы — сторонников Проца — в конценте светителя Мункостера вскоре после Реконструкции. Она утверждала, что никакой Смысленности нет — что это иллюзия, которую создаёт для себя каждый достаточно развитый синап. Эвенедрик, живший чуть раньше Фааны, вслед за Халикаарном считал, что мозг способен решать задачи, с которыми не справится синап. Что Смысленность и впрямь существует.
— Что в наших мыслях есть семантическое наполнение помимо нулей и единиц.
— Да. Это связано с убеждением, что наш разум способен воспринимать идеальные формы Гилеина теорического мира.
— Ну знаете, ребята! — не выдержал Юл. — Мы вроде на отдых встали!
— Вот так мы отдыхаем, — отозвался Самманн.
— Да, — подхватил я. — Если бы мы работали, то говорили о вещах сложных и занудных.
— Вас слушать скучнее, чем проповедников! — возмутился Юл.
Гнель сделал вид, будто не заметил выпада.
— Давай я объясню в доступных для тебя словах, братец, — сказал он. — Если инопланетяне — просто большая компьютерная программа, то Самманн сможет их отключить, изменив один бит. Программа даже не поймёт, что её портят.
— Только если у неё нет Смысленности, — поправил я. — Если она способна понять значение своих символов, то угадает, что Самманн хочет ей навредить.
— Наверняка в неё встроена всякая жуткая защита, — вставил Юл. — Бомбы и всё такое.
— Если у неё нет Смысленности, то она очень уязвима, и тогда да, — сказал Самманн. — Однако системы с настоящей Смысленностью обмануть труднее. Во всяком случае, так гласит миф.
— Ерунда, — ответил Юл и снова посмотрел на родственника. — Их просто надо обманывать по-другому.
— Видимо, небесный эмиссар врал не очень убедительно, — сказал Гнель. — А может, проповедовать не так легко, как ты думаешь.
Корд прочистила горло.
— Всё это страшно интересно, но какие у нас на сегодня планы?
Наступила долгая тишина. Корд воспользовалась ею, чтобы сказать:
— Мне здесь нравится, но чем дальше, тем больше не по себе. У кого-нибудь ещё есть такое странное чувство?
— Ты говоришь с мужчинами, — напомнил Юл. — Никто здесь не в состоянии оценить тонкости твоих чувств.