Анафем - Страница 163

163

***************
Булкианцы, группа теоров эпохи Праксиса, собиравшаяся в доме леди Барито. Б. изучали следствия того очевидного факта, что мы воспринимаем материальный мир не напрямую, а через посредство наших органов чувств.
«Словарь», 4-е издание, 3000 год от РК.

— На Блаевом холме, — сказал Ороло, — я почувствовал себя космографом эпохи Реконструкции, оставшимся без коллайдера.

— Да, я видел телескоп, — сказал я. — И снимки икосаэдра, которые ты пытался делать.

Ороло покачал головой.

— Я ничего не видел в тот телескоп. Поэтому вынужден был заниматься пришельцами исходя из того, что мог наблюдать.

Я удивился.

— И что же ты мог наблюдать?

Ороло взглянул на меня с кротким недоумением, как будто ответ очевиден.

— Себя.

Я опешил. Отсюда следовало, что я говорю с прежним Ороло.

— И как самонаблюдение помогает изучать Геометров?

(Я уже сказал ему, что так мы назвали пришельцев.)

— Ну... неплохо будет начать с булкианцев. Помнишь муху, летучую мышь и червяка?

Я рассмеялся.

— Недавно Арсибальт рассказывал о них эксу, который спросил, почему мы не верим в Бога.

— Ах, но муха, летучая мышь и червяк говорят совсем другое, — сказал Ороло. — Они говорят, что чистая мысль не позволяет нам делать те или иные умозаключения о том, что вне пространства и времени — например, о Боге.

— Верно.

— Наблюдения булкианцев над собой должны быть верны и для пришельцев. Как бы ни отличался их мозг от нашего, он обязан интегрировать данные, поступающие от органов чувств, в связную модель происходящего — модель, которую можно привязать к пространственно-временным координатам. И отсюда они неизбежно должны были прийти к тем же геометрическим понятиям, что и мы.

— Не только понятиям! У них, судя по всему, есть представления об истине и доказательстве.

Ороло пожал плечами.

— Вполне разумное допущение.

— Не просто допущение! — возразил я. — Они украсили свой корабль теоремой Адрахонеса!

Для него это оказалось новостью.

— Правда? Вот нахалы!

— Ты разве не видел?

— Напомню, что меня отбросили раньше, чем я получил свои последние снимки.

— Конечно. Но я думал, ты ещё до того успел сделать другие — и много!

— Пятна и полосы! — фыркнул Ороло. — Я только учился снимать эту штуковину.

— Так ты не видел геометрического чертежа... и букв... и четырёх планет...

— Не видел, — признал он.

— Тогда тебе ещё столько всего предстоит узнать, если ты хочешь говорить о Геометрах! Кучу новых данных!

— Я вижу, как ты взволнован новыми данными, Эразмас, и желаю тебе всяческих успехов в их изучении, но, боюсь, меня бы они только отвлекли от главного направления исследований.

— Главного направления... не понимаю.

— Эвенедриковой датономии, — сказал Ороло таким тоном, будто другого ответа и быть не может.

— Датономия — исследование данных? — перевёл я.

— Данных в смысле базовых мыслей и впечатлений, с которыми работает наш мозг. Эвенедрик занимался ею в последние годы жизни, когда оказался отлучён от своего ускорителя. Непосредственным предтечей Эвенедрика был, разумеется, Халикаарн. Он считал, что булкианский взгляд нужно привести в согласие со всем, открытым после Барито касательно теорики и её удивительной применимости к материальному миру.

— И что же у него получилось?

Ороло скривил лицо.

— Почти все записи Халикаарна погибли, но мы думаем, он был слишком занят войной с Процем и зашитой от Процевых шавок. Основная работа досталась Эвенедрику.

— И она важна для Преемства?

Ороло взглянул на меня как-то странно.

— Не то чтобы очень. То есть в принципе важна. Но как область теорики крайне бесперспективна. Пока на орбите твоей планеты не появляются огромные корабли пришельцев.

— И теперь ты считаешь её перспективной?

— Давай говорить без обиняков, — сказал Ороло. — Ты боишься, что я созерцаю свой пуп. Что на Блаевом холме я занимался этой линией расследования не потому, что она и впрямь того стоит, а просто из-за отсутствия надёжных данных о Геометрах. И что теперь, когда мы знаем, что они подобны нам умственно и физически, её надо отбросить.

— Да, я так считаю.

— А я вот не согласен, — сказал Ороло. — Но мы уже не па и фид, а фраа и фраа. Дружеское несогласие между фраа — в порядке вещей.

— Спасибо, но пока у нас разговор па и фида.

— Главным образом потому, что я начал думать об этом раньше тебя.

Я оставил его вежливую фразу без внимания.

— Разреши всё-таки на минуту оторвать тебя от Эвенедриковой датономии. Нам надо поговорить о мирских делах.

— Конечно, конечно, — сказал Ороло.

— Нас — несколько человек из Эдхара — призвали на конвокс в Тредегар, — начал я, поскольку Ороло до сих пор не спросил, как и зачем я оказался в Орифене. — В том числе фраа Джада, тысячелетника. Он вместе со мной, Лио и Арсибальтом отправился на Блаев холм...

— И увидел листы в моей келье.

— Он быстро — подозрительно быстро — сообразил, что ты ушёл на Экбу и у тебя есть мысли касательно Геометров, которые ему хотелось бы знать.

— Ничего подозрительного, — ответил Ороло. — Всё это тесно взаимосвязано. Фраа Джаду достаточно было войти в мою келью, чтобы понять.

— Как? Вы общаетесь? В нарушение канона?

— Кто «мы»? У тебя в голове какие-то дикие представления о Преемстве, верно?

— Да ты посмотри вокруг! — не выдержал я. — Что происходит?

— Если бы я интересовался метеорологией, — сказал Ороло, — я бы много наблюдал за погодой. У меня появилось бы много общего с другими наблюдателями погоды, которых я никогда не видел. У нас были бы сходные мысли, поскольку мы видим одни и те же явления. Это объясняет девять десятых того, что ты считаешь тайными кознями Преемства.

163