Анафем - Страница 24

— Ты чего-то хочешь, — сказал я. — И у тебя плохое настроение, потому что ты ещё не получил желаемого. Думаю, хочешь ты не вещь, потому что не обращаешь внимания на всю эту ерунду. — Я кивнул на флуоресцентные шины из новоматерии. На колёсах возникали и пропадали изображения голых женщин с надутыми грудями.

Джезри какое-то время смотрел на одну из движущихся картин. Потом пожал плечами.

— Я бы, пожалуй, мог уйти в мир и научиться такое воспринимать. Если честно, пока я вижу один идиотизм. Наверное, чтобы втянуться, надо есть то же, что они.

Мы двинулись дальше.

— Слушай, — сказал я, — ещё в эпоху Праксиса поняли, что если в крови достаточно хорошина, мозг будет сотней разных способов уверять тебя, что всё замечательно...

— А если хорошина недостаточно, будешь, как мы с тобой, — ответил Джезри.

Я хотел было разозлиться, но не выдержал и хохотнул.

— Ладно, пусть так. Минуту назад мы видели куст раданицы на разделительной полосе...

— Ага. И ещё один у магазина бэушной порнопродукции.

— Тот выглядел посвежее. Можем нарвать листьев и пожевать. Уровень хорошина у нас в крови поднимется, и мы сможем жить здесь или где угодно и чувствовать себя счастливыми. А можем вернуться в концент и попытаться достичь счастья честным путем.

— Ты веришь всему, что тебе скажут, — заявил он.

— Это ты надежда эдхарианцев, — возразил я, — значит, ты и должен верить в такое без вопросов. Честно говоря, я удивлен.

— А сам ты теперь кто, Раз? Циничный процианин?

— Так все решили.

— Слушай. Я вижу, как трудятся старшие инаки. Те, кого озарил Свет Кноуса... — последние слова Джезри произнёс с издёвкой. От досады он то замедлял, то ускорял шаг, сообразно тому, как развивалась его мысль, — ...занимаются теорикой. Менее одарённые отпадают, становятся каменотёсами или пасечниками. Самые несчастные уходят или бросаются вниз с собора. Остальные выглядят счастливыми, что бы это ни значило.

— Уж точно счастливее, чем здешний народец.

— Не согласен. Они не менее счастливы, чем тот же фраа Ороло. У них есть то, что им нужно — колёса с голыми дамочками. У него есть то, что нужно ему — снизарения о тайнах вселенной.

— Тогда давай конкретнее: чего хочешь ты?

— Чтобы что-нибудь случилось. Мне почти всё равно что.

— Если ты сделаешь большой прорыв в теорике, это сгодится?

— Конечно. Но каковы мои шансы?

— Зависит от данных, которые приходят из обсерваторий.

— Точно. То есть от меня ничего не зависит. И что мне делать, пока я жду?

— Изучать теорику, которая тебе так хорошо дается. Пить пиво. Заводить тивические отношения со всеми суурами, каких сумеешь уговорить. Чем плохо?

Джезри с подозрительной сосредоточенностью пинал камешек и смотрел, как тот прыгает по тротуару.

— Я вот всё рассматриваю околенцев на витражах.

— Кого-кого?

— Ну, сам знаешь. Есть витражи в честь светителей. Самих светителей всегда изображают большими. Почти на всё окно. Но если приглядеться, можно увидеть крошечные фигурки в стлах и хордах...

— Которые жмутся на уровне их коленей.

— Ага. И смотрят на светителя с обожанием. Помощники. Фиды. Второй сорт. Те, кто доказал лемму или на каком-то этапе прочёл черновик. Никто не помнит их имён, кроме разве что ворчливого старого фраа, который протирает витраж.

— Ты не хочешь быть околенцем.

— Верно. Как так выходит? Почему у одних получается, у других — нет?

— То есть ты хочешь персональный витраж?

— Это бы значило, что со мной случилось что-то интересное, — ответил Джезри, — что-то интереснее, чем сейчас.

— А если выбирать между этим и высоким уровнем хорошина в крови?

Мы подождали, пока большой составной грузотон задом выедет с нашего пути. Джезри все это время молча думал.

— Наконец-то ты задал интересный вопрос, — сказал он.

После чего стал вполне приятным собеседником.

Через полчаса я объявил, что мы заблудились. Джезри воспринял новость с воодушевлением, будто потеряться лучше, чем найтись.

Мимо прокатило транспортное средство, похожее на коробку.

— Уже третий автобус с детьми, — заметил Джезри. — В твоём районе есть сувина?

— В таких районах нет сувин, — напомнил ему я. — Тут стабили.

— Ах да. Это от старого флукского... э-э... культурные...

— Стабилизационные центры. Но так лучше не говорить, потому что их никто так не называет уже три тысячи лет.

— Понял. Стабили так стабили.

Мы повернули следом за автобусом. Что-то между нами как будто хрустнуло и надломилось. В матике не имело значения, что Джезри по рождению бюргер, а я — пен. Однако стоило нам выйти из десятилетних ворот, этот факт вспух пузырём болотного газа в тёмной воде. Пока мы шли по городу, пузырь рос и минуту назад взорвался пламенем и вонью.

Мой старый стабиль показался мне неряшливым макетом в половину прежней величины. Некоторые классы были заколочены досками — а в моё время там было некуда ступить. Значит, численность населения действительно снижается. Возможно, к тому времени, как я стану прафраа, здесь вырастет молодой лесок.

От здания отъехал пустой автобус. Прежде чем ему на смену подкатил следующий, я успел заметить, как толпа детей, шатаясь под весом огромных рюкзаков, входит в каньон ядовито-яркого света: крытый проход с орущими автоматами для продажи сластей и напитков. Оттуда они понесут свой завтрак в классы, которые мы с Джезри видели через окна: в некоторых все дети смотрели одну и ту же программу на большом экране, в других у каждого была своя панель. В дальнем конце бухала низкочастотными ритмами спортивной программы глухая стена физкультурного зала. Ритм я узнал. Он ничуть не изменился с моих времён.