Анафем - Страница 87

И вот однажды, когда я выстраивал боевые порядки сорняков, мне пришло в голову, что в случае Алы может сработать одностороннее разоружение. Наши с Лио труды на берегу обеспечили мне близкий контакт с множеством полевых цветов. Девушки были на звоннице. Внезапно всё стало самоочевидно. Я начал осуществлять план ещё до того, как окончательно его сформулировал, и через десять минут походкой лунатика уже поднимался по ступеням собора. В руке я держал букет, прикрывая стлой, поскольку один цветок принадлежал к одиннадцати, а мне надо было пронести его через двор инспектората.

Решётка была по-прежнему закрыта, лестница на аркбутане недоступна, верхняя часть президия — недосягаема. К колоколам вела лестница из дефендората. Дальше служебной будки под колокольным механизмом по ней было не подняться, и я мог идти без страха, что меня заподозрят в попытке глянуть на запретное небо.

В будке размещался механизм часового боя. Из люка долетали голоса Алы и Тулии. Сердце у меня стучало, как колокол; я изо всех сил цеплялся за перекладины, чтобы не упасть. Букет я сунул за пазуху, чтобы освободить руки, и теперь потел прямо на цветы. Тулия что-то сказала — наверное, остроумное, потому что следом прозвучал Алин смех. Я обрадовался, что она может смеяться, потом почему-то расстроился, что она уже из-за меня не страдает.

Не было никаких способов сгладить внезапность своего появления. Я толкнул люк. Девушки замолчали. Я просунул в дыру букет и бросил его вбок, надеясь, что он произведёт более благоприятное впечатление, чем моё лицо, от которого в последнее время молодые особы женского пола разбегались с визгом. Но я лишь оттягивал неизбежное. Я никак не мог оставить своё лицо позади: мы с ним должны были появиться одновременно. Я просунул свою жалкую физиономию в дыру и огляделся, но ничего не увидел: окна будки были занавешены. Однако девушки привыкли к темноте и сразу меня узнали. Тишина стала ещё более тихой, если такое возможно. Я втянул остального себя в люк.

Тулия засветила сферу. Девушки сидели бок о бок на полу у самой стены. Мне стало интересно зачем, но я не смел открыть рот и спросить. Поэтому я встал на колени у края люка, лицом к букету, и только тогда сообразил, что у меня нет плана и я не знаю, что говорить. Однако я рос вместе с суурой Алой, знал её характер и решил, что самый безопасный путь — спросить разрешения.

— Ала, я хотел бы подарить тебе вот это, если ты не против.

По крайней мере одна из девушек ахнула. Возражений ни та, ни другая не высказала. Будка оказалась больше, чем я думал, но так заполнена балками и трубами, что я не знал, смогу ли выпрямиться, и пополз вперёд на коленях. Что-то скользнуло мимо меня — летучая мышь? Однако, когда я в следующий раз — то есть заметное время спустя — пересчитал присутствующих, нас оказалось только двое. Оставалось предположить, что Тулия телепортировалась из будки, как капитан звездолёта в спиле.

— Спасибо, — осторожно проговорила Ала. — Ты цветы через инспекторат нёс? Вроде другого пути нет.

— Нёс. А что? — сказал я, хотя уже знал ответ.

— Это саван светительницы Чандеры, так ведь?

— Саван светительницы Чандеры в это время года цветёт так, что меня аж дрожь пробирает. — Я планировал сравнение с Алиной внешностью, но замялся, не зная, как сказать, что от неё пробирает дрожь.

— Но это растение из одиннадцати!

— Знаю, — отвечал я, начиная сердиться, потому что Ала перебила моё сравнение. — Я принёс его, потому что оно запретное. А то, что случилось между нами... те глупости, которые я наговорил... они тоже из-за одного запретного дела.

— Поверить не могу, что ты нёс его прямо под носом у инквизиции!

— Ладно. Теперь я сам вижу, что вёл себя глупо.

— Я вообще-то другое слово хотела сказать, — заметила Ала. — Спасибо за букет.

— Пожалуйста.

— Сядь рядом со мной, и я покажу тебе то, чего ты, могу поспорить, не ждёшь, — сказала она. И вот в этих словах, я был уверен, второго смысла не было. Пока я пробирался на место Тулии, Ала поднялась на ноги — для её роста тут высоты хватало — подошла к люку, который Тулия оставила открытым, и опустила крышку. Потом села рядом со мной и погасила сферу. Теперь в будке была полная темнота. Полная, если не считать пятна белого света, размером с Алину ладошку. Оно как будто висело перед нами в воздухе. Это явно было не совпадение: девушки сидели здесь из-за пятна света. Я потрогал его правой рукой (левая загадочным образом оказалась у Алы на плечах) и нащупал чистый лист — он был приколот к дощечке, прислонённой к стене. Свет проецировался на лист. Теперь, когда глаза привыкли, я видел, что пятно круглое. Идеально круглое.

— Помнишь полное затмение три тысячи шестьсот восьмидесятого года, когда мы сделали камеру-обскуру, чтобы смотреть на него без вреда для зрения?

— Ящик, — вспомнил я, — с дырочкой и листом белой бумаги.

— Мы с Тулией здесь убирались, — сказала Ала, — и заметили, как светлые пятнышки бегают по стенам и полу. Солнце светит через отверстия высоко в стене, вон там. — Она заёрзала, показывая что-то в темноте, и каким-то образом оказалась ближе ко мне. — Мы думаем, их проделали для вентиляции, а потом забили, потому что через них залетали летучие мыши. Свет пробивался в щели между досками. Мы их заткнули — почти.

— «Почти» значит, что вы оставили аккуратную маленькую дырочку?

— Да, и поставили здесь экран. Ясное дело, нам приходилось двигать его вслед за солнцем.

Ала вставляла «ясное дело» чуть не в каждую вторую фразу, а я полжизни из-за этого злился. Сейчас впервые нисколечки не обиделся — слишком занят был тем, что восхищался умом Алы и Тулии. Ну почему я сам до такого не додумался? Не нужно ни линз, ни зеркала, достаточно простой дырочки. Изображение, конечно, получается слабое, поэтому смотреть надо в тёмной комнате — камере-обскуре.